Rolls-Royce Silver Ghost (Фото компании Rolls-Royce). На каких автомобилях любил ездить владимир ленин Rolls-Royce — «Серебряные призраки»

2019-ый год - странный год.

В лучшей французской команде нет ни 🇫🇷 shox ни 🇫🇷 kennyS.
- В лучшей бразильской команде нет 🇧🇷 coldzera или 🇧🇷 FalleN.
- 🇸🇪 olofmeister, 🇧🇦 NiKo, 🇵🇱 NEO и 🇸🇰 GuardiaN играют в одной команде.
- Лучшая команда мира - это команда из США.
- 🇷🇺 seized и 🇺🇦 Edward вылетают с закрытой квалификации к СНГ Минору.
- Британский игрок выигрывает турнир на 500.000$.
- Команда из Финляндии - вторая лучшая команда в мире.
- De_vertigo - карта официального списка играемых карт.
- 🇵🇱 Virtus.pro находятся на пятидесятой строчке мирового рейтинга.
- Natus Vincere играют под российским флагом.

Если бы вам сказали об этом три года назад, то что бы вы подумали?

271 7 49 ER 0.6341

«... Я... Я игр... Ахах, спасибо. Я играю в эту игру уже двадцать лет, дышу и живу этой игрой уже так... такое долгое время, и для меня нахождение здесь значит очень многое. Я... Я не могу подобрать слов, чтобы описать свои чувства, но я несказанно рад тому, что я всё ещё здесь... Я не зна... Я не знал, что это будет так болезненно для меня, но... Я просто очень рад, что люди всё ещё поддерживают меня, поддерживают NiP и...»

244 7 7 ER 0.5015

neL: «Год назад:
- apEX и NBK- сидят на скамейке запасных G2 (заменены на Ex6TenZ и SmithZz), злы друг на друга.
- G2 даже не интересуются ZywOo.
- RpK только что покинул Envy после ужасного игрового года.
- ALEX даже не квалифицировался в закрытую квалификацию к Европейскому Минору.

Посмотрите на них сейчас, никогда не сдавайтесь».

178 3 24 ER 0.3985

Эмоции GeT_RiGhT после вылета из четвертьфинала ESL One: Cologne 2019.

Забудь про матч... Забудь про матч, он уже закончился, уже всё. Последний ли это раз, когда мы видим тебя в Lanxess Arena?
- Чёрт возьми, нет!
- То есть, ты не уходишь из игры?
- Нет.
- Он сказал: «Нет»! То есть, мы увидим тебя в Берлине, на мажоре?
- Конечно.
- Увидим ли мы тебя в 2020-ом?
- Узнаем после мажора.

140 6 14 ER 0.3110

Реакция 🇰🇿 fitch на получение награды MVP 🇧🇷 DreamHack Open Rio de Janeiro 2019 капитаном и снайпером его команды, 🇷🇺 Jame.

Твой товарищ по команде, Jame, был выбран лучшим игроком турнира. Так вперёд же, отпразднуй эту победу с командой на славу.
- Да, кстати, мне было интересно почему так... Я же должен был быть MVP вообще-то...

113 0 3 ER 0.2239

Тренер 🇸🇪 Ninjas in Pyjamas, 🇧🇦 Faruk «pita» Pita об отношении организаторов к тренерам: «Организатором серьёзно нужно улучшить своё отношение к тренерам. Раньше я не выражался об этом публично, но теперь, всё-таки, сделаю это.
Для начала, пожалуйста, ставьте в тренировочную комнату шесть компьютеров, а не пять. Единственные, кто предоставляют компьютерам тренерам, это BLAST и FACEIT. Это необходимо делать, потому что тренеры сидят за компьютером столько же, сколько и игроки.
Ещё очень важно давать тренерам нормальный стул. Да, такой же, как у игроков, а не деревянную табуретку взятую из отеля. Для BLAST это является стандартом, чем-то, что никак не обсуждается и о чём не надо просить.
Я бы посоветовал всем остальным организаторам пообщаться с BLAST или FACEIT, чтобы узнать, как нужно правильно относиться к тренерам, потому что они, кажется, единственные, кто это понимают.
Например, SLTV только что сказали мне, что у нас будет всего пять компьютеров в комнате. Это значит, что все двенадцать дней я не смогу работать с командой на сто процентов. И это турнир с призовым фондом в 500 тысяч в 2019 году.
Ещё один пример: Во время одного из турниров я попросил организатора предоставить мне ПК. Менеджмент ответил мне, что у них не имеется компьютеров для таких случаев. На следующий день они спросили, могут ли они взять интервью у 🇸🇪 GeT_RiGhT. Я ответил, что конечно могут, но только если они дадут мне ПК, и они дали ».

108 0 45 ER 0.2945

В своём последнем видео betway спросили у профессионалов о том, кто по их мнению является самым непредсказуемым игроком.

🇸🇰 Ladislav «GuardiaN» Kovács: «Я бы сказал 🇸🇪 flusha или 🇸🇪 JW. Они умеют играть вокруг дымов и проходить сквозь них, когда этого совсем никто не ожидает».

🇩🇪 Tizian «tiziaN» Feldbusch: «🇺🇦 s1mple».

🇺🇸 Nicholas «nitr0» Cannella: «На самом деле, раньше было очень сложно играть против 🇵🇱 Snax, потому что он всегда делал что-то такое, типа, проскальзывал через дымы и так далее. Сейчас - это, наверное, 🇩🇰 dev1ce, потому что, ну, даже если ты знаешь, что он там, то он всё равно тебя убьёт, но хотя... Это же совсем не непредсказуемо...»

🇸🇯 Håvard «rain» Nygaard: «s1mple очень непредсказуем».

🇨🇦 Russel «Twistzz» Van Dulken: «Думаю, многие назвали s1mple. Да? Но он же, на самом деле, предсказуемый довольно, он всегда бежит и пытается сделать всё сам, а-ля «Один в поле - воин». Ну, я не знаю вообще. Может быть GuardiaN? Не знаю. 🇩🇰 valde? Не знаю».

🇧🇷 Fernando «fer» Alvarenga: «Это должен быть я, но называть самого себя - нечестно. У меня в голове нет вообще никаких имён. Я думаю о себе, потому что иногда я иду куда-то, и я заранее не знаю, что мне придётся делать, поэтому откуда мои противники могут знать мои дальнейшие действия, если я сам их не знаю? Может быть 🇺🇸 Stewie2K, давайте его».

🇸🇯 Joakim «jkaem» Myrbostad: «Stewie2K - один из них, fer тоже и s1mple тоже!»

🇭🇲 Justin «jks» Savage: «Такими игроками должны быть снайперы, по-моему. Так что может быть s1mple? Или 🇨🇿 oskar? Не могу выбрать кого-то одного из них, потому что одного, что другого очень сложно прибить, если они словили момент».

🇧🇷 João «felps» Vasconcellos: «Наверное, 🇧🇦 NiKo».

🇩🇪 Johannes «tabseN» Wodarz: «s1mple. Очень крепкий парень».

🇸🇪 Patrik «f0rest» Lindberg: «Я думаю, что fer. Особенно против его агрессии было сложно тогда, когда они только собрались как команда, он же был просто бесстрашным».

🇨🇦 Damian «daps» Steele: «Не хочу говорить «s1mple», но может быть это и s1mple. Да, да, s1mple».

🇸🇪 Jonas «Lekr0» Olofsson: «Непредсказуемый? Ну, наверное, 🇹🇷 woxic».

🇺🇸 Vincent «Brehze» Cayonte: «Непредсказуемый? Я выберу s1mple, ибо даже если ты знаешь, что он делает, ты всё равно не сможешь остановить его».

Революционер и коммунист Владимир Ленин, несмотря на скромные вкусы и желание отдать всю власть Советам, а землю - крестьянам, был не чужд некоторым буржуазным привычкам. В частности, он предпочитал передвигаться на редких и весьма дорогих автомобилях. Некоторые из них даже спасали жизнь Ильичу. К 145-летнему юбилею со дня рождения вождя «Газета.Ru» вспомнила, какие машины успели побывать у него в гараже и где можно увидеть сохранившиеся раритеты.

Первое знакомство с Rolls-Royce

Впервые Ленин столкнулся с автомобилем, причем в буквальном смысле, в 1909 году во Франции, где будущий революционер, не обремененный лишними средствами, рассекал на велосипеде. Ничего более престижного он просто не мог себе позволить. Однажды, возвращаясь в Париж из местечка Жювизи-сюр-Орж, где Ленин смотрел на запуск аэроплана, он попал под колеса, как сказали бы сейчас, премиального Rolls-Royce Silver Ghost («Серебряный призрак»). Сам Ленин отделался ушибами, а вот его двухколесный транспорт превратился в груду железа. Через суд взыскав с парижанина солидную сумму на новое аналогичное средство передвижения, Ильич на время прекратил свои автомобильные приключения.

«Апрельские тезисы» с броневика «Враг капитала»

В ночь на 17 апреля 1917 года Владимир Ильич прибег к помощи тяжелой техники, чтобы усилить эффект своих «апрельских тезисов».

Он огласил их с опытного образца броневика «Остин-Путиловец». Говорят, что большевикам удалось угнать машину хитростью прямо из мастерской Петроградского бронедивизиона.

Броневик «Остин-Путиловец»

Они уверенно сообщили охране, что броневик забирают на тестовые испытания, и беспрепятственно покинули территорию предприятия. Тяжелую машину весом 5,2 тонны приводил в движение четырехцилиндровый мотор мощностью 50 л.с. При отличной проходимости он мог разогнаться до 60 км/час. Позже он принял участие в штурме Зимнего дворца, а назвали броневик «Врагом капитала». Посмотреть на оригинал можно и сейчас - он стоит в Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге.

Turcat-Mery 28 - первый автомобиль

«Ровно в 10 часов утра мой лимузин «Тюрка-Мери» стоял уже у главного подъезда Смольного», — писал в своих воспоминаниях первый водитель Ильича.

Именно роскошный французский автомобиль Turcat-Mery 28 стал первым в гараже «отца революции». До Февральской революции автомобилем пользовалась великая княжна Татьяна - старшая дочь .

После его облюбовал , а уж затем на нем стал ездить Ленин. Есть две основные версии о технических данных этой машины. Согласно первой, она была выпущена в 1915 году и оснащалась четырехцилиндровым двигателем впечатляющей для того времени мощностью 50 л.с., а также закрытым кузовом, изготовленным на заказ. Согласно второй версии, автомобиля Turcat-Mery 28 никогда не существовало. Зато в 1908 году был изготовлен туристический ландо-лимузин под названием Turcat-Mery 165 FM. Под капотом у него был 28-сильный двигатель. В пользу второй версии говорят значки советского времени с изображением автомобиля и надписью «На этой машине ездил В.И. Ленин. Тюрка-Мери 1908». Этот автомобиль находился в царском гараже, который потом перешел в распоряжение Временного правительства. После событий Октябрьской революции все машины передали для обслуживания членов Военно-революционного комитета.

Так, 27 октября 1917 года «Тюрка-Мери 165 ФМ» попала к Ленину. А уже в декабре машину угнали контрабандисты прямо со двора Смольного дворца.

На поиски разгневанный вождь революции бросил лучших сыщиков, которые нашли его на финской границе и вернули в гараж.

Обстрелянный Delaunay-Belleville 45

Пока шли поиски угнанного автомобиля, Ильичу пришлось одалживать ландо 1912 года Delaunay-Belleville 45 у народного комиссара по военным делам Николая Подвойского.

Шикарный семиместный лимузин был одним из 45 императорских автомобилей, доставшихся большевикам после революции. Автомобиль оснащался четырехступенчатой коробкой передач и 70-сильным шестицилиндровым мотором объемом почти 12 л.

Машина весом более 2 тонн с легкостью разгонялась до 110 км/час. Кстати, в то время в распоряжение Ленина попал один из бывших шоферов царя Степан Казимирович Гиль, который стал его личным водителем. Именно во время поездки на Delaunay-Belleville 45, который вез вождя с выступления в Михайловском манеже 1 января 1918 года, на Ленина было совершено покушение. За рулем тогда находился другой водитель Ленина — Тарас Гороховик. Он смог скрыться от нападающих, но автомобиль обстреляли так сильно, что починить мечту любого аристократа не было никакой возможности. Ленин не пострадал, а вот машину списали. До наших дней не сохранилось ни одной этой модели.

— 40 CV и нападение на заводе Михельсона

Еще одним французским автомобилем из гаража императора, который оказался в распоряжении Ленина, был Renault — 40 CV. Он оснащался шестицилиндровым двигателем и впервые в истории автомобилестроения мог похвастать усилителями тормозов. Одно из самых известных покушений Ленин пережил именно благодаря этой машине. Оно случилось 30 августа 1918 года на заводе Михельсона. После очередного митинга Ленин направлялся к автомобилю, когда к нему с вопросом обратилась женщина, известная как . Следом раздались три выстрела.

Соратники Ленина быстро положили его в Renault и помчались в Кремль, где врачи спасли жизнь вождя. А 6 января 1919 года «француза» угнали совершенно наглым образом.

Renault — 40 CV

Шофер Гиль вез Ильича в Сокольники, когда на дорогу вышли вооруженные люди. Ленин принял их за патрульных и попросил остановиться, после чего стало понятно, что это банальное нападение. Известно, что бандой командовал главарь по фамилии Кузнецов, известный как Яшка-Кошелек. В ответ на требование вылезти из автомобиля вождь удивленно воскликнул:

«Да что вы делаете, я же Ленин!» Но бандиты не расслышали громкой фамилии и уехали. Есть данные о том, что на этом автомобиле они совершили множество преступлений, включая грабежи и убийства.

Последнее упоминание о машине прозвучало немного позже, когда во время погони на Крымском мосту милиционер застрелил водителя банды. Преступники бросили автомобиль и сбежали.

Rolls-Royce — «Серебряные призраки»

Между тем есть версия, что самое известное нападение на Ленина было совершено, когда он шел к своему Rolls-Royce Silver Ghost. Такая ситуация вполне возможна, поскольку в его распоряжении было целых три этих престижнейших автомобиля.

Единственные в мире автосани, созданные на базе Rolls-Royce

После нападения здоровье Ленина ослабло и ему требовалось проводить больше времени на свежем воздухе и в покое. Он все больше времени проводил в Подмосковье, ездил в Солнечногорск, Клин, Завидово и любимые Горки. Далеко не все автомобили выдерживали продолжительные поездки по разбитым проселочным дорогам, и самым крепким оказался именно «Серебряный призрак». Но и он не мог свободно ездить по заваленным снегом дорогам.

Так появилось весьма нестандартное решение этой проблемы — в 1921 году на специально для главы государства на основе шасси «Серебряного призрака» с кузовом от ателье Continental были построены единственные в мире автомобильные сани на базе Rolls-Royce.

Из-за такого апгрейда скорость автомобиля упала со 135 км/час до 60. Водителю приходилось справляться и с другими неудобствами — резиновые гусеницы пробуксовывали на мокром снегу, очень часто рвалась цепная передача. Но сам Ленин был в полном восторге от созданной для него машины и очень любил на ней путешествовать. Да и доехать до его дачи в Горках было просто невозможно на чем-либо еще. Этот автомобиль сохранился и выставлен в представительстве Rolls-Royce на территории Государственного исторического музея-заповедника «Горки Ленинские» в Московской области.

Rolls-Royce «Серебряный призрак» в кузове фаэтон

21 января 1924 года в 18 часов 50 минут Ленин умер. Его водитель Гиль отправился в Москву на автосанях Rolls-Royce, чтобы сообщить о случившемся. Гроб с телом Ленина был доставлен в Москву именно на этом автомобиле.

Страница 7 из 15

ЛЕНИН СПОРТСМЕН. ИСТОРИЯ С РУЧНОЙ ПОВОЗКОЙ

Читая разные описания жизни Ленина, его биографии, да и подавляющую часть воспоминаний о нем, мы все время видим Ленина только в качестве производителя политических резолюций, организатора большевистской партии и Коминтерна, человека, занятого только борьбой и сокрушением инакомыслящих. Вы не найдете указаний на то, как жил Ленин вне политической сферы, каковы были его привычки, как он одевался и т. д. Все мелочи, входящие в жизнь всякого человека, в описаниях жизни Ленина обычно тщательно вытравлены. В результате получается не живая, а какая-то геометрическая фигура. А между тем, мелочи, связанные с характером, обычаями Ленина, именно потому, что одними прославляемый, проклинаемый другими, он уже вошел в историю XX века, - не менее интересны, чем мелочи, входившие в жизнь, например, Наполеона I.

Ведь на ход истории личность Ленина положила отпечаток, конечно, не меньший, чем Наполеон. Вот почему, в отличие от других авторов воспоминаний, мне хочется рассказать о некоторых известных мне «мелочах», кое-каких фактах, ничего не прибавляющих нового для характеристики «политика» Ленина, но интересных как черточки для портрета живого, а не «геометрического» Ленина.

Красиков, в день моего приезда в Женеву, представил меня Ленину следующими словами: «Смотрите, Ильич, на эту дохлую кошку. Можете ли вы поверить, что этот человек имел лошадиные мускулы и подбрасывал десятки пудов?».

Конечно, я «не подбрасывал» и не мог «подбрасывать десятки пудов», таких Геркулесов в природе вообще нет, не было и не будет - это миф. Какой же вес я мог поднимать не тогда, когда после голодовки, стал «дохлой» кошкой, а до этого? Именно этот вопрос предложил мне Ленин, при одной нашей встрече.

Правда ли, что вы легко могли поднимать десять пудов?

Нет, это очень, очень далеко от истины. Самое большее, что я двумя руками поднимал вверх на вытянутых руках - было 7 пудов 20 фунтов. Это вес, который могут поднять не все атлеты, подвизающиеся в цирках, но это, конечно, значительно меньше рекордов прославленных атлетов.

Если, - заметил Ленин, - вы могли над головой поднять 7 пудов 20 фунтов, значит могли бы поднять от земли наверное вдвое больше.

Нет, это не так. Пробы поднятия от земли максимального для данного лица веса мне кажутся опасными. Так можно нажить грыжу. Следуя указаниям в Уфе моего монитера по атлетике С. И. Елисеева, держателя в то время (конец девяностых годов) всех мировых рекордов по поднятию тяжестей - я за это и не принимался. Один раз поднял от земли на немного 9 пудов и это было столь тяжело, что больше за такой номер я не брался.

Ленин меня слушал с явным недоверием:

Здесь какой-то физический или физиологический абсурд! Не пойму, как же это так - поднимали над головою 7 пудов, а 9 пудов еле подняли с земли?

Объяснить этот факт с точки зрения «научной» я никак не мог. Мог лишь указать, что между максимальным весом, который умеючи можно двумя руками поднять вверх, и максимальным весом, поднятым от земли совсем нет того огромного разрыва, который предполагает, так сказать, здравая сравнительная логика.

На этом наш разговор не кончился. Ленин меня крайне удивил (сколько раз он меня удивлял!), когда обнаружилось, что он немало интересуется спортом и разными физическими упражнениями. Он мне сообщил, что когда-то, в Казани, ходил в цирк специально, чтобы видеть атлетические номера и потерял к ним «всякое уважение», случайно узнав за кулисами цирка, что гири атлетов дутые, пустые и потому совсем нетяжелые. Разговор потом перешел к упражнениям, считающимся в атлетике основными, «классическими». Я взялся их показать Ленину, оперируя вместо штанги половой щеткой, которую он мне принес.

Вот смотрите, Владимир Ильич, номер - первый. Вы берете штангу двумя руками, вот так, быстро подымаете ее на грудь и от плеча, толчком рук, ног, спины, усилиями всего тела, вскидываете наверх, держа ее там на вытянутых руках. Вот так. Этот номер называется толканием двумя руками.

Взяв половую щетку из моих рук, Ленин мастерски повторил, «скопировал» упражнение.

Второй номер. На этот раз штанга не толкается от груди, а без всяких толчков медленно подымается, так сказать, выжимается. Поэтому это упражнение и называется выжиманием и оно много тяжелее первого. При нем крайне напрягаются бицепсы, трицепсы, мускулы плечевые и груди. Для облегчения можно корпус откинуть немного назад. Ноги должны быть раздвинуты для придания себе большей опоры. Если же приставить их одна к другой, встать, как говорят русские атлеты, в «солдатскую стойку», упражнение делается еще более тяжелым.

Ленин и это упражнение в солдатской стойке и без нее, проделал снова мастерски.

Наконец, третье основное упражнение - выбрасывание. Штанга берется на этот раз одной рукой (Ныне на международных чемпионатах практикуется выбрасывание двумя руками, а не одной. Как видите, я вводил Ленина в курс атлетики, следуя старинным правилам.) и должна быть быстро поднята вверх и там удержана. Ничего не выйдет, если пробовать взметывать ее вот так на вытянутой руке. Тут требуется следующий трюк.

Я показал какой. Два раза «трюк» не удавался Ленину, в третий он съимитировал его превосходно. Как раз в этот момент на ступенях, шедших в кухню-приемную, где мы находились, я увидел Елизавету Васильевну - мать Крупской. Смотря на наши упражнения с щеткой и держа платок у рта, она тряслась от хохота. Заметил ее и Ленин.

Елизавета Васильевна, не мешайте нам, мы занимаемся очень важными делами!

При встрече чрез несколько дней Елизавета Васильевна мне сказала:

Неправда ли, какой Владимир Ильич ловкий? Прямо удивительно, как он схватывал всякие ваши штуки с щеткой. Володинька во всем ловкий. Пуговица у него где-нибудь оторвется, ни к кому не обращаясь, он сам ее пришьет и лучше, чем Надя (Крупская). Он и ловкий, и аккуратный. Утром, прежде чем сесть заниматься, всюду с тряпкой наводит порядок среди своих книг. Если ботинки начнет чистить - доведет их до глянцу. Пятно на пиджаке увидит - сейчас же принимается выводить.

Беседуя с Лениным, я понял, откуда у него такая крепко сложенная фигура, бросившаяся в глаза при первой с ним встрече. Он был настоящий спортсмен с большим вкусом ко всей гамме спорта. Оказалось, что он умел хорошо грести, плавать, ездить на велосипеде, кататься на коньках, проделывать разные упражнения на трапеции и на кольцах, стрелять, охотиться и, как я мог убедиться, ловко играть на биллиарде. Он мне поведал, что каждое утро, полуголый, он проделывает не менее 10 минут разные гимнастические упражнения, среди них на первом месте, разведение и вращение рук, приседание, сгибание корпуса с таким расчетом, чтобы, не сгибая ног, коснуться пола пальцами вытянутых рук.

Эту систему упражнений я сам себе установил уже много лет. Не гимнастирую только, когда, работая ночью, чувствую себя утром усталым. В этом случае, как показал опыт, гимнастика не рассеивает усталость, а ее увеличивает.

Ленин несомненно заботился о своем здоровье и для него упражнения, гимнастика были не просто удовольствием, как у меня, а одним из средств укрепления здоровья. Впрочем, он и сюда подходил с точки нужд революции. В этом отношении очень характерны следующие слова, которые я от него услышал. После многодневной голодовки в Киевской тюрьме я долго не мог поправиться. Ленин, узнав об этом от Красикова, - спросил меня: что сказал доктор, какие лекарства он дал? Денег у меня не было, к доктору, кроме одного раза, я не ходил, но не стал это объяснять Ленину, а только сказал: у доктора не был. Ленин посмотрел на меня - другого выражения не нахожу - с какой-то брезгливостью, с которой относятся, например, к человеку грязному или дурно пахнущему.

У доктора не были? Это уже совсем некультурно, это уже замашки Чухломы. Попрошу Красикова, чтобы он насильно свел вас к доктору. Здоровье надо ценить и беречь. Быть физически сильным, здоровым, выносливым - вообще благо, а для революционера обязанность. Допустим вас выслали куда-нибудь к чорту на кулички в Сибирь. Вам представляется случай бежать на лодке, это предприятие не удастся, если не умеете грести и у вас не мускулы, а тряпка. Или другой пример: вас преследует шпик. У вас важное дело, вы обязательно должны шпика обуздать, другого выхода нет. Ничего не получится, если нет силёнок.

О гимнастике и физических упражнениях мы потом неоднократно говорили с Лениным. Он как-то мне рассказывал, что, живя в Самаре, несколько раз совершал на лодке один, без компаньонов, четырехдневное путешествие по Волге, по маршруту, названного самарскими любителями лодочного спорта «кругосветкой». Из Самары нужно было спуститься вниз по Волге, огибая Жигули, следуя по излучине реки, так называемой - Самарской Луке. Километров 70 от Самары на правом берегу Волги у села Переволоки лодка перетаскивалась в речку Уса, текущую позади Жигулей, параллельно Волге, но в обратную сторону и впадающую в Волгу выше Самарской Луки, почти напротив г. Ставрополя. Выплывая на Волгу, отсюда возвращались в Самару.

«Круговое» путешествие не было трудным: по Волге, и по Усе все время были вниз по течению. Трудно было «волочить», перетаскивать лодку от села Переволок в Усу, кажется - около трех километров. Как Ленин справлялся с этой задачей и был ли он в состоянии один без помощи других - волочить лодку - мне осталось неизвестным. Я тогда не очень об этом его расспрашивал, плохо представляя себе и всю эту «кругосветку», и самый трудный момент ее - перетаскивание лодки. Стоит напомнить, что недалеко от того места, где из Усы Ленин выплывал на Волгу - ныне строится Куйбышевская гидроэлектростанция, «самое большое, по словам советской прессы - гидротехническое сооружение мира».

О всяких физических упражнениях Ленин мог разговаривать только со мною. С кем другим? Для других компаньонов Ленина эта область была столь же неведома, далека, чужда, как вязание чулок или вышивание на пяльцах. Ведь это было 48 лет назад. Теперь не то.

Теперь спорт не только вошел в жизнь, а подмял и оседлал ее. О подвигах боксеров радио иных стран рассказывают, как о великих исторических событиях. Организация спорта стала государственной заботой, спорт создал целую новую индустрию, профессии монитеров, огромную специальную прессу. В своем увлечении боксом и футболом, в преклонении и восхищении пред боксирующим кулаком, мускулами ног у пловца или прыгуна, почтением неизмеримо большим, чем пред мозгом, интеллектом, часть человечества стала загадочной... К чему это ведет?

Я забыл указать, что, помимо уже перечисленных спортивных способностей, Ленин был еще превосходным, неутомимым ходоком и, в частности, в горах. Я участвовал в трех прогулках с Лениным в ближайшие к Женеве горы. В первой, кроме Ленина и Крупской, приняли участие только что приехавший из России А. А. Богданов с женой и Ольминский. От этой прогулки запали в память два момента: во-первых, страсть, с которой защищал Ленин свою позицию на партийном съезде, убеждая Богданова немедленно, не теряя дня, броситься в атаку на меньшевиков. Другой момент - когда, став на выступ горы, как на кафедру, он вдруг стал декламировать стихотворение Некрасова:

Буря бы грянула что ли,

Чаша с краями полна,

Грянь над пучиною моря,

В поле, в лесу засвищи.

Чашу вселенского горя

Всю расплещи!

Все очень аплодировали Ленину и больше всех Крупская. Аплодировал и я, но почему-то чувствовал себя неловко. Может быть, потому, что пафос Ленина в данном месте и данном обществе показался несколько неуместным и театральным, тем более, что «поза» была чужда Ленину. В двух других горных прогулках компаньоном Ленина и Крупской был я один. От продолжения их я был принужден отказаться. Поспевать за Лениным, карабкаясь по горным тропинкам, я, не совсем оправившийся от последствий голодовки, - не мог. Я был обузой. Ленин и Крупская часто останавливались, поджидая меня. «Живы? Не упали?» - кричал мне Ленин. Отправляясь на прогулку в горы, Крупская, однажды, по настоянию Ленина, взяла с собою колбасу, крутые яйца, хлеб и печенье. Соль для яиц забыла взять, за что получила «выговор» от Ленина.

Во время пикников, прогулок, когда нет стола, тарелок, вилок и т. д. - как с пищевым добром управляются люди? Полагаю, со мною согласятся, если скажу, что поступают следующим образом: отрезают кусок хлеба, кладут на него кусок колбасы и сделанный таким образом «сандвич» откусывают. Ленин поступал по-другому. Острым перочинным ножиком он отрезал кусочек колбасы, быстро клал его в рот и немедленно отрезав кусочек хлеба подкидывал его вдогонку за колбасой. Такой же прием он применял и с яйцами. Каждый кусочек, порознь, один за другим, Ленин направлял, лучше сказать, подбрасывал в рот какими-то ловкими, очень быстрыми, аккуратными, спорыми движениями. Я с любопытством смотрел на эту «пищевую гимнастику» и вдруг в голову мне влетел образ Платона Каратаева из «Война и Мир». Он всё делал ловко, он и онучки свои свертывал и развертывал - как говорит Толстой - «приятными, успокоительными, круглыми движениями». Ленин обращается с колбасой, как Каратаев с онучками. Кусая сандвич, я эту чепуху и выпалил Ленину. Это не умно? Но каждый из нас, лишь бы то не повторялось слишком часто, имеет право изрекать и делать глупости.

До этого не приходилось слышать Ленина громко хохочущим. У меня оказалась привилегия видеть его изгибающимся от хохота. Он отбросил в сторону перочинный ножик, хлеб, колбасу и хохотал до слез. Несколько раз он пытался произнести «Каратаев», «ем, как онучки он свертывает» и не кончал фразы, сотрясаясь от смеха. Его смех был так заразителен, что, глядя на него, стала хохотать Крупская, а за нею я. В этот момент «старику Ильичу» и всем нам было не более 12 лет.

Из обихода Ленина были изгнаны всякие фамильярности. Я никогда не видал, чтобы он кого-нибудь хлопал по плечу и на этот жест по отношению к Ленину, даже почтительно, никто из его товарищей не осмелился бы. В этот день, когда, возвращаясь в Женеву, мы спускались с горы, Ленин, вопреки своим правилам, дружески тяпнул меня по спине: «Ну, Самсоныч, осрамили же вы меня Каратаевскими онучками»! Может быть это был кульминационный пункт периода «благоволения»?

Раз я коснулся мелочей, фактов из petite histoire Ленина - хочу рассказать еще об одном происшествии.

Перейдя нелегально границу в Польше, моей жене тоже удалось добраться до Женевы. В отличие от Кати Рерих приехала она совсем не для того, чтобы разобраться, - кто прав, кто виноват - большевики или меньшевики. К с.-д. партии она никогда не принадлежала. Она привезла немного денег, и я поспешил покинуть отель на Plaine de Plainpalais и от партийного содержания отказаться. Деньги, привезенные женою, быстро разошлись, нужно было поскорее найти заработок и, не находя ничего лучшего (жена была начинающей артисткой), она стала мыть посуду в столовой для эмигрантов, организованной Лепешинской. Имя это в СССР стало таким знаменитым, что на чете Лепешинских нужно обязательно остановиться.

О Пантелеймоне Николаевиче - его эмигрантской кличкой была Олин, жена его звала «Пантейчик» - Ленин всегда говорил с добродушной усмешкой. Он очень скептически относился к литературным способностям и желанию Лепешинского писать и часто говорил, что «в товарище Олине сидит Обломов, в уменьшенном размере, а всё же Обломов». Может быть, поэтому Лепешинский при всей его верности «Ильичу» не сделал большой карьеры после октябрьской революции. Его сажали на места, не требующие инициативы и большой ответственности. Он был малозаметным членом коллегии Комиссариата Народного Просвещения, потом членом Истпарта (истории партии), потом председателем МОПР - международного общества помощи жертвам революции. Какова его была судьба в последние годы и жив ли он - не знаю. Знаю только, что ему дали чин «доктора исторических наук».

Иной оказалась карьера его супруги. Она лауреат Сталинской премии, профессор, «выдающийся биолог», действительный член Академии Медицинских наук СССР. Ее имя фигурирует рядом с знаменитым садоводом Мичуриным («мичуринская биология») и «уничтожившим» учение Вейсмана, Менделя и Моргана академиком Лысенко, (доносчиком, погубившим многих больших ученых и в том числе ак. Вавилова). Не это удивительно, а то, что ее ставят почти рядом с таким знаменитым именем, как покойный академик Павлов! Вот докуда она возвысилась! Что же сделала она? За что такие почести?

Ныне советская печать сообщает, что после опубликования в 1950 г. работ Лепешинской - всё учение Вирхова потрясено, уничтожено до тла. Оно «отнесено к идеалистическим установкам реакционных буржуазных ученых». По ее собственным словам, Лепешинская нанесла Вирхову «сокрушительный удар». «Советская наука, - недавно писала она, - непосредственно руководимая Сталиным, превзошла достижения науки за пределами нашей страны (см. Литературную Газету № 20 сент. 1951 г.). Будучи профаном в биологии, не могу иметь даже малейшее суждение о ценности открытий Лепешинской и ее «сокрушении» Вирхова... Но взлет Лепешинской на вершины науки меня повергнул в крайнее удивление.

Я хорошо знал Ольгу Борисовну Лепешинскую в Женеве, где в течение многих месяцев мог ежедневно видеть ее, приходя завтракать в весьма умело ею организованную столовую. «Пантейчика» она посылала с корзинками для закупки провизии, сама изготовляла из нее - обычно одно и тоже меню - борщ и рубленые котлеты, а помощницами у нее были Аня Чумаковская и моя жена: они чистили овощи, подавали к столу, мыли посуду. Сколько получала Чумаковская - неизвестно, моя жена за работу, минимум 6 часов, получала вознаграждение натурой: завтрак для себя и другой для меня, причем для поедания причитающейся мне порции, я, по указанию Ольги Борисовны, должен был приходить лишь поздно, после того как уже удовлетворены товарищи - за еду платящие. Они были, так сказать, гражданами первого сорта, а я низшего порядка. Когда заготовленные для них блюда - всё те же котлеты - съедались, мне приходилось довольствоваться лишь увеличенной порцией борща, заготовлявшегося в огромном количестве и бывшим для бюджета столовой самым выгодным продуктом.

В 1904 г. Ольге Борисовне - (не представляю ее себе иначе как только вооруженной большой зубочисткой!), было 33 года - ее 80-летие праздновалось в Академии в сентябре 1951 г. Лет десять пред этим она была на фельдшерских курсах и этим ее медицинское образование ограничивалось. Повышенным уровнем общего развития она никак не могла похвалиться и никаких позывов к наукам, в частности, к биологии - тогда не обнаруживала. Она была из категорий женщин, называемых «бой-бабой», очень практичной, с большим апломбом изрекающей самые простецкие суждения по всем решительно вопросам.

Ленин, узнав, что она хорошо зарабатывает в организованной ею столовой, заметил: «с нею (Ольгой Борисовной) Пантейчик не пропадет». До 1931 г., - а в то время, я лишь недавно попав заграницу, имел еще хорошие связи с Россией, - ни от кого не слыхал, что Лепешинская ушла в науку. Очевидно, ее чудесное, загадочное, для меня непонятное превращение в признанного партией и советской наукой «выдающегося биолога», «сокрушившего» учение Вирхова, произошло за последние 19 лет в царствование Сталина. И даже не за 19, а за 15 лет, в книжке А. Эмме «Наука и религия о возникновении жизни на земле» (Москва, 1951 г. стр. 92) - указывается, что работы Лепешинской в СССР «в течение пятнадцати лет не признавались, замалчивались и опорочивались сторонниками вирховианства» (т. е. Вирхова) (Лепешинская в № 1 «Правды» за 1951 г. пояснила, что ее великие открытия сделаны благодаря «руководству тов. Сталина».

«Выполняя предначертания Ленина и Сталина, советские ученые отстаивают в своей повседневной работе принципы большевистской партийности в науке. Этот принцип стал девизом не только для меня старого большевика (почему не старой большевички? Н. В.), но и для многих тысяч молодых научных работников, воспитанных партией Ленина-Сталина. Идеи Ленина- Сталина оплодотворили и вызвали расцвет многих отраслей наук... Диалектический метод, как учит товарищ Сталин (следующие строки Лепешинская списывает из «Краткого курса партии ВКП», Сталина - стр. 102, издание 1950 г., который их, в свою очередь, списал у Ленина), считает, что процесс развития следует понимать не как движение по кругу, не как повторение пройденного, а как движение поступательное, как движение по восходящей линии, как переход от старого качественного состояния к новому качественному, как развитие от простого к сложному, от низшего к высшему. Руководствуясь этими указаниями тов. Сталина, мы подошли к изучению происхождения сложных жизненных единиц-клеток из более простого живого вещества, из белковых тел способных к обмену веществ. Таким образом, экспериментально была опровергнута идеалистическая теория Вирхова (всякая клетка и все ее составные части могут происходить только от клетки путем делений и что вне клетки нет ничего живого) и создана новая диалектико-материалистическая клеточная теория, гласящая: всякая клетка из живого вещества и ниже клетки есть более простое вещество - живое вещество».).

Одним борщом и котлетами, т. е. заработком жены - мы просуществовать не могли. Я тоже бросился в поиски заработка и после некоторых проб стал кое-что зарабатывать перевозкой багажа. Перевозил его на charrette à bras, ручной повозке, а нанимал ее у консьерж на улице Carouge, платя за пользование 20 сантимов в час. Главными моими клиентами, кроме иностранцев-туристов (их нужно было ловить при выходе из вокзала) были русские эмигрантки и студентки. Владимиров в брошюре «Ленин в Женеве и Париже», напечатанной в 1924 г. писал, что в Женеве среди большевиков в 1904 г. было «не мало» таких, которые, чтобы не погибнуть с голода, занимались перевозкой вещей. Владимиров превратил меня во множественное число. Никаких конкурентов по «извозу» у меня не было, кое-кто из большевиков даже считал, что заниматься таким делом, заменять собою лошадь, - «оскорбительно для человеческого достоинства».

Однажды во время какого-то собрания, на котором шел бой между социал-демократами и социалистами-революционерами, ко мне подошел (назовем его Петров: фамилию его прекрасно помню, но по некоторым причинам не хочу называть). Он приехал в Женеву самым легальным путем, посещал университет, слыл за попутчика меньшевиков, жил не по-эмигрантски, будучи, как говорили, очень состоятельным человеком.

Мне сказали, что вы занимаетесь перевозкой багажа. Не могли ли вы доставить вещи из пансиона, в котором сейчас живу, в другой пансион, на дачу, за Женевой. Могу предложить за это десять франков.

У меня дыхание сперло от такой блестящей перспективы. До сих пор, за уплатой аренды повозки, более двух франков и, разумеется, не каждый день, зарабатывать не приходилось. Десять франков на весах эмигрантского бюджета представлялись чем-то огромным!

Вы приедете в мой пансион послезавтра в 12 часов дня. Мы с женою уже уедем на дачу на велосипедах, но все вещи будут собраны и вам останется лишь их погрузить.

А далеко ли везти?

Петров выдернул из своей записной книжки листок и пометил адрес своего пансиона - avenue Petit, (боюсь ошибиться) и место назначения. Везти нужно было через весь город и двигаться дальше к франко-шейцарской границе, ориентируясь на Fernay. Это название меня хлестнуло: «Вольтер-патриарх Fernay!». Как раз несколько дней до этого, увидя у А. С. Мартынова книгу о Вольтере, я попросил ее мне дать и с большим интересом прочитал. Вольтер, разрушавший основы феодально-средневекового мировоззрения, поучавший, как малых детей, коронованные головы того времени, был весьма предусмотрительным и осторожным человеком.

Не доверяя коварному и злобному Людовику XV, он приобрел замок в Fernay на швейцарской границе с таким расчетом, чтобы в случае угрожающих ему неприятностей, в несколько минут очутиться в свободной Швейцарии. Как не позавидовать такому удобству! У нас с Катей Рерих таких удобств не было. Когда Вольтеру что-либо казалось подозрительным, он набрасывая на себя плащ, брал подмышку ящичек с золотом и драгоценными камнями и вооружившись палкой с золотым набалдашником, просто перешагивал через границу. Раз дача Петрова, куда мне нужно доставить багаж, находится не так уж далеко от Fernay, воспользуюсь удобной оказией и побываю в жилище Вольтера. После прочитанной книги оно меня очень заинтересовало. Но вот вопрос: много ли вещей везти? Петров ответил: «Немного, на обычного размера ручной повозке они легко помещаются. Два ящика с книгами, три чемоданчика, кое-какие пакеты. Я оставлю достаточно веревок, перевязав вещи, вам будет легко их везти».

Радужное настроение духа (перспектива заработка 10 франков), с которым через день я подкатил повозку к пансиону Петрова, сразу исчезло при виде груды вещей, назначенной к перевозу. «Ящички» с книгами оказались тяжелыми ящиками. Снести их со второго этажа и водрузить на повозку помог служитель пансиона. Чемоданов из толстой кожи, туго набитых бельем и разными вещами, очень тяжелых, оказалось не три, а помнится четыре или пять. А сверх того - тяжелые пакеты с одеялами, пледами, пальто. С ними долго пришлось повозиться. Когда все было нагружено на повозку, она превратилась в настоящий воз. Стало окончательно ясно, что обещанные франки не достанутся легко. Передвижение такого воза само по себе требовало силы, а тут были нужны дополнительные усилия, чтобы держать оглобки перегруженной повозки параллельно земле, иначе она опрокинется назад.

Я был уже достаточно опытен в перевозках, чтобы знать, что без отдыха, передышки в пути, при таком грузе не обойтись. А я не мог его иметь, если бы положил оглобли просто на землю. В части платформы повозки, обращенной к оглоблям, почему-то не было доски, груз мог бы отсюда скатиться вниз. Два раза я обращал на это внимание владелицы повозки, на что она мне неизменно отвечала: «Не нравится повозка, - не берите». Отдыхать я мог бы, лишь опуская заднюю часть повозки на землю, но в такой позиции ее оглобли взметнутся почти вертикально и опустить их будет не легко. Меня это не смутило бы, будь то до голодовки в тюрьме, но теперь я чувствовал, что во мне что-то не ладится, что силы стало гораздо меньше и я далеко не был уверен, что мне при таком тяжелом грузе удастся справиться с повозкой. «Vous crèverez!» - убежденно сказал мне служитель пансиона. Однако, к данному положению, более чем к какому-либо другому, подходила пословица:

«Взялся за гуж - не говори, что не дюж». И я покатил.

Путь был долог. Там, где улицы были гладки, повозка шла тоже сравнительно гладко, на плохо замощенных приходилось напрягаться. Была весна. Солнце пекло немилосердно. На мне тяжелое черное пальто и в нем, под лучами солнца, я обливался потом, как взмыленная скачкой лошадь. А почему бы не снять пальто? В спешке бегства из Киева под руками не нашлось ничего подходящего, чем бы заменить форменную студенческую тужурку и совершенно износившиеся в тюрьме штатское одеяние. Мой друг Леонид, отбывавший повторный призыв на военную службу в качестве прапорщика, уступил мне свой военный мундир и его, когда после выхода из тюрьмы я провел день у проф. Тихвинского, лишь слегка приспособили под штатский облик. В этом одеянии, имевшем довольно странный вид, я приехал в Женеву и в полдень, на следующий день после своего водворения в отеле, появился к завтраку, к табельдоту. Красиков, великий насмешник, вытаращив глаза на мой мундир (он меня в нем не видел, приведя к Ленину, почти немедленно от него ушел) - решил меня «разыграть»: отведя в сторону хозяйку отеля и так, чтобы я слышал, указывая на меня, стал шептать:

Смотрите, это казак, это знаете ли страшные и дикие люди: они и свечки едят. Хозяйка бросила на меня испуганный взгляд:

Зачем же, monsieur, есть свечи? Порции за завтраком достаточно большие. Пусть monsieur берет столько, сколько хочет.

Пришлось к ней подойти и поклясться, что я не казак и свечей не ем. На странноватый мундир - обратил внимание и Ленин настоял, чтобы на партийные деньги мне было куплено другое одеяние. Костюм я покупал вместе с П. А. Красиковым, деньги за него, - выбиралась дешевка, - были уплачены ничтожные, а соответственно деньгам было и качество материи. Оно было низко до крайности, особенно штаны стали быстро разлезаться, когда я занялся перевозками. Сколько ни чинила их моя жена, сколько ни ставила заплат, штанная конструкция еле держалась. Чтобы скрывать зияющие прорехи, я, выходя на улицу, невзирая на погоду, надевал черное пальто, полученное из эмигрантского фонда. Не снимал его и приходя к Ленину, и по этому поводу от Крупской, которая в эту пору уже стала на меня сильно коситься и злиться, выслушал следующее язвительное замечание:

Удивительно глупо, что вы не снимаете пальто. Чего вы стесняетесь? Неужели вы думаете, что весь свет или кто-то на вас смотрит? Чем вы можете к себе привлекать? Не понимаю.

Свет на мои разорванные штаны, конечно, не смотрел. Будь это сейчас, я без малейшего стеснения в этих самых брюках мог бы прогуливаться на самых шикарных улицах Парижа, тем более, что в этом отношении Париж - город совершенно особый. Всякие экстравагантности там все видят, но никто и вида не покажет, что их заметил. Но что поделаешь, в Женеве я, действительно «стеснялся» и предпочитал мучиться под солнцем в веригах тяжелого пальто, но дыр штанов «всему свету» не показывать. В этих веригах я и тащил мою повозку. Перетащив ее через мост, я двинулся по дороге, недалеко от которой жил Ленин. Вскоре я почувствовал, что дальше везти не могу. Руки и спина от усилий онемели. Я был так мокр, точно только что вылез из озера. Кое-как подкатив к тротуару в тень под дерево, против какого-то простенького кафе, я опустил повозку наземь. Как и нужно было ожидать, ее оглобли встали на-дыбы. Ну, и чорт с ними! Всё равно, нужно отдохнуть. В эту минуту в нескольких шагах от меня я увидел Ленина. На нем был люстриновый легкий пиджачок и он держал шляпу в руке. На его лице промелькнуло удивление, когда он увидел меня около воза-повозки.

А где жена?

Я ответил с раздражением:

При чем тут жена?

Как причем? Вы ведь куда-то переезжаете? Мне стало смешно.

Неужели вы думаете, что всё это добро мне принадлежит?

Я уже сказал, что Ленин крайне редко интересовался тем, что находилось вне партийного, политическо-идеологического сектора жизни его товарищей. Он, например, знал, что я покинул отель на Plaine de Plain-palais, но он ни разу не спросил меня, на какие средства я стал после этого жить. Совершенно естественно, что мне в голову не приходила мысль сообщать ему, что я занимаюсь «извозом». К партии и большевизму это никакого отношения не имело. На этот раз, изменяя себе, Ленин заинтересовался моим случаем.

Пойдемте в кафе, вам нужно подкрепиться, - сказал он.

В кафе, отвечая на вопросы Ленина, пришлось рассказать детали моего «ремесла» и почему такой тяжелой оказалась перевозка вещей Петрова.

Как далеко до места назначения? Я развернул листок Петрова, расстояния на нем не были помечены. Ленин обратился тогда к хозяину кафе. Тот ответил, что до места назначения (повторяю, забыл его название) по крайней мере восемь километров, что оказалось ошибочным, расстояние было гораздо меньше.

Ну, - сказал Ленин, - не знаю, как вы с вашей задачей справитесь? Вы сделали с повозкой, вероятно, два километра и совсем выдохнулись. Что же останется от вас после шести последующих? Видно придется мне писать некролог и указать, что товарищ Самсонов стал жертвой эксплуатации меньшевика Петрова. Какую сумму он вам обещал уплатить?

Десять франков.

Возмутительно! Фиакр за такое расстояние взял бы с него не меньше 20 франков.

Я не знал, сколько бы взял фиакр, но указал Ленину, что его расчет неверен: если бы я брал за перевозку по тарифу извозчиков, все обращались бы к ним, а не ко мне. Ленин с этим согласился, но самым строгим и серьезным тоном прибавил:

Всё равно меньше 15 франков брать не должны. У Петрова есть деньги, пусть платит. Решено и подписано: меньше 15 франков не брать. Завтра обязательно приходите ко мне и расскажите, чем всё это кончилось.

Ленин в это время с великим терзанием оканчивал свою книгу «Шаг вперед - два шага назад», посвященную анализу партийных разногласий, о чем будет речь в следующей главе. Тема эта до того его съедала, что он стал избегать о ней говорить. «Ради Бога, только не об Аксельроде и Мартове, меня тошнит от них». В кафе, избегая жгущей его темы, мы от разговора о повозке перешли к последним известиям с театра русско-японской войны. Выпив два стакана черного кофе и подкрепившись сандвичем (платил Ленин, у меня, как всегда в Женеве, не было денег), я почувствовал себя годным тащить дальше повозку.

Ленин вышел со мною: «хочу немножечко вам под-могнуть». Повозка стояла задрав кверху свои оглобли. Нужно было ухватиться за самый их кончик и, действуя оглоблями, как рычагом, нагнуть таким образом воз. От передка повозки, упирающегося в землю, до верха вздыбленных оглоблей было, полагаю, более 200 сантиметров. Достать этот верх поднятой рукой нельзя. Ухватиться за него можно было лишь подпрыгнув. Ленин прицелился на одну оглоблю, я на другую. Прыгнули и неудачно, повозка качнулась, но не опустилась. Толстый хозяин кафе стоял у дверей и смеялся. Еще один прыжок и повозка выпрямилась. Ленин с каким-то торжеством произнес. «Ну, вот видите, готово!».

Я начал, как говорится, рассыпаться в благодарностях, но Ленин, оборвав меня - «пустяки», скомандовал: «двигайтесь, тащите, я вам еще подмогну». Вот это было уже совершенно излишне. Это меня стесняло морально, да, что быстро обнаружилось, и физически. Одному человеку держа обе оглобли, толкать повозку гораздо более сподручно, чем двум. Чтобы не толкать друг друга, им нельзя быть между оглоблями, они должны идти сбоку оглоблей, очень неудобно их держать и не быть в состоянии наклоном тела помогать толканию повозки. Ленин, бросив на меня неумолимый взгляд, всё-таки решил мне помогать.

Сколько времени и какое расстояние мы прокатили - не знаю. Оно показалось нестерпимо, томительно долгим. У меня было неприятнейшее чувство, что, сверх всякого допустимого предела, эксплуатирую желание Ленина мне помочь. В конце концов, я не выдержал:

Держите повозку, Владимир Ильич, даю честное слово, везти вдвоем больше не буду. Прошу вас, бросьте и идите домой. Или, если хотите отбить у меня десять франков, - везите одни.

Но вы до места назначения ее не довезете.

Но что вы будете делать, если в пути придется даже не раз останавливаться? Вы одни выпрямить ее не будете в состоянии.

Ничего, найду на подмогу еще двух-трех Лениных.

Ленин рассмеялся, отдал оглоблю в мое полное распоряжение и, пожав мне руку, уходя, еще раз напомнил:

Помните, не менее 15 франков!

Тронутый таким дружеским отношением ко мне Ленина, смог ли я тогда думать, что через два месяца - этот же человек будет с остервенением выискивать выражения, чтобы меня выругать и оскорбить? И другое еще более важное: смог ли я тогда предполагать, что человек, тащивший со мною повозку, нагруженную рухлядью Петрова, будет основателем на месте империи царей - особого типа государства, перевернувшего всё соотношение мировых сил?

Конец происшествия после ухода Ленина, в сущности, уже неинтересен. Доскажу его только «для литературного порядка». К месту назначения я пришел, вернее дополз, когда начало смеркаться. По дороге два раза останавливался для отдыха. Первый раз мне удалось, чтобы оглобли не взметнулись, подсунуть их под ветки дерева, второй раз помог какой-то рабочий. Когда я появился, Петров и его супруга, занимаясь вечерним чаепитием, сидели на террасе дачи. Увидев меня, он сбежал с нею с недовольным возгласом: «Наконец-то»! Этот возглас меня до такой степени озлобил, что я стал ругаться.

Вы во всем меня обманули. Скрыли и расстояние и тяжесть багажа. Если бы не помощь Ленина, которого случайно встретил в пути, я не смог бы сюда дотащиться.

Для усиления впечатления я с большим преувеличением стал расписывать, что Ленин почти два часа тащил со мною повозку. Петров изменился в лице.

Ленин вам помогал? Он знает кому вы везли багаж?

Конечно, знает. Почему мне нужно было это скрывать? Ленин назвал вас эксплуататором и возмущался, что вы обманули меня и дали везти груз, посильный лишь лошади.

Петров, явно терроризированный этими словами, превратился в медовый пряник. Не позволив мне разгружать багаж, призвав какого-то молодца на помощь, он сам стал вносить вещи в дом. Он пошептал что-то своей супруге и та - она видела меня в первый раз - принимая меня как долгожданного, почетного гостя, пригласила к столу на террасу, предлагая всякую еду, чай, конфекты. Усиленно занимая меня разговором о жаркой погоде, она мельком, дипломатично, ввернула, что ее муж и она симпатизируют и меньшевикам, и большевикам. Участие Ленина в перевозке их вещей видно потрясло и ее.

Было темно, когда я двинулся обратно в Женеву. Без всякого запроса с моей стороны, принося всякие благодарности и извинения, Петров сунул мне в руку 15 франков. Как раз сумму, назначенную Лениным. В столь позднее время нечего было и думать о посещении Fernay. Оказией побывать в замке Вольтера не пришлось воспользоваться!

Вместо предисловия расскажу одну историю. Судя по всему, у Владимира Ильича с автомобилями с самого начала как-то не задалось. Его первое тесное знакомство с машинами связано с ДТП. Так, будучи в своей первой эмиграции в Швейцарии, скромный Ленин-велосипедист был сбит неким зажиточным европейцем на Rolls-Royce. Обошлось без серьезных травм, но осадочек наверняка остался.

Несчастливые «французы»

Прошло время, и после известных событий статус Владимира Ильича значительно вырос – он сам стал пассажиром авто. Одним из первых транспортных средств, в которое сел Ильич после революции, была двухлетняя французская Turcat-Mery 1915 года выпуска с кузовом «ландо-лимузин», которая приобреталась для старшей дочери Николая Второго, Великой Княжны Татьяны. После нее с февраля по октябрь 1917-го на машине передвигался министр-председатель Временного правительства Александр Керенский.

Turcat-Mery

Официально впервые эту машину Ленину подали 27 октября в 10 часов утра. Но вскоре сказалась та напряженность в отношениях вождя с автотранспортом: с 4,7-литровым (50 л. с.) роскошным лимузином сразу не повезло – машина была угнана в декабре того же года непосредственно с территории Смольного. За потерю транспортного средства Ильич отстранил своего водителя от дел и пообещал возвратить его на службу только по возвращении машины. Стоит отметить, что он свое слово сдержал. Сыщики вскоре вычислили, что угонщиками были контрабандисты, промышлявшие нелегальной торговлей с Финляндией. Уже тогда существовала индустрия угона машин на разборку. Как правило, похищенные авто переправлялись в Финляндию, а оттуда уже в виде запчастей расходились по всей Европе.

Вторым автомобилем, обслуживавшим Ленина, также стал «француз», лимузин Delaunay-Belleville 45, которым ранее пользовался последний император Российской Империи. Но и с ним Ильича постигла неудача. 1 января 1918 года во время покушения на вождя добротный деревянный кузов был почти полностью уничтожен нападавшими – восстановить лимузин не смогли, и его списали. После был Renault 40CV все из того же Первого гаража распавшейся страны, который – злой рок! – угнали так же нагло, как и Turcat-Mery.

Delaunay-Belleville

Машины и водители

Вообще, реквизиция в первые годы правления советов рассматривалась как основной метод решения транспортной проблемы. Интересно, что для оправдания реквизиции автомобилей у частных лиц, предприятий и даже у дипломатических миссий писались официальные письма. Они содержали пояснение наподобие «для экспедиции, следующей за хлебом», «для нужд армии» и имели обязательную приписку в конце – «не подлежит возвр.» 10 ноября 1917-го даже была создана целая комиссия, которая имела право реквизировать автомобиль у кого-либо для нужд правительства. До конца февраля следующего, 1918 года, всего за квартал было изъято 37 машин.

Владимир Ленин, Надежда Крупская и сестра Ленина Мария Ульянова в автомобиле «Renault 40CV »

Водители первого лица молодого государства проходили тщательную проверку в «семьдесят пятой» комнате, предшественнице ВЧК. Их проверяли не только на профспособности, но и на лояльность к идеям партии, на отсутствие контрреволюционных идей и другие важные качества. После успешно пройденного собеседования водители получали табельное оружие и должны были параллельно выполнять роль телохранителей. Очень часто для предотвращения нештатных ситуаций Ленину подавали «автомобили разных номеров», то есть разных марок и моделей.

Удачливые «англичане»

После серии покушений Ленин и его охрана приняли совместное решение – отказаться от закрытых автомобилей и пересесть на кабриолет, ведь если народ будет узнавать своего руководителя и кумира, то и бояться ему нечего. Rolls-Royce Silver Ghost 1914 года с мягким верхом, оснащенный 55-сильным мотором, экспроприировали из гаража Михаила Романова. Интересно, что изначально кабриолет заказывался для участия в горных гонках. По легенде, именно на этом автомобиле товарища Ленина вывезли в Кремль после покушения Фанни Каплан. Как знать, если бы машина оказалась медленнее, то вождь мог бы истечь кровью – и как бы повернулась тогда история великой страны?

Rolls-Royce В. И. Ленина

Видимо, роскошные авто с «духом экстаза» на пробке радиатора пришлись Владимиру Ильичу по вкусу. В самый разгар гражданской войны ответственным людям в Великобритании было дано поручение заказать и доставить партию «Роллсов» для первых лиц молодой Страны Советов. Ленину полагался самый мощный 73-сильный вариант с удлиненной базой, обслуживавший его до самой смерти. Современники жаловались и удивлялись, что этот легковой автомобиль потреблял 28-30 литров бензина на 100 км пробега. Для Надежды Крупской Владимир Ильич велел изыскать автомобиль с закрытым кузовом. Необходимую машину нашли в одном из гаражей Петрограда – ей оказался «Роллс-Ройс» с утепленной кабиной и отопителем салона. Младший брат вождя Дмитрий Ульянов вспоминал, что тот любил быструю езду и регулярно сетовал на спокойный стиль вождения шоферов, требуя повысить среднюю скорость с 60 до 80 км/ч.

Rolls-Royce Silver Ghost "1914

Эксклюзивные вездеходы

Как и предыдущий правитель России, Ленин оценил все прелести полугусеничного транспорта – единственного варианта быстрого перемещения с зимней дачи в Горках в Москву в «студеную зимнюю пору». Первые автосани в гараже Ленина появились в 1919 году: это был американский «Packard», переоборудованный на Путиловском заводе. Испытания новинки гаража проходили в Москве, на Ходынском поле. Довольно скоро изношенный двигатель не выдержал возросших нагрузок и потребовал восстановления. За оперативно выполненный капитальный ремонт машины Ленин лично указал выделить рабочим в виде премии пуд муки.

Указано: "Так, в 1904 году в Женеву, где тогда проживал Ленин, из России приехал большевик Валентинов. Ленин устроил его работать носильщиком на вокзал. Валентинов плохо знал французский язык и не ориентировался в местной жизни, и тогда Ленин в течение 3-х дней толкал вместе с ним тележку, попутно обучая Валентинова. Наградой Владимиру Ильичу стали 3 швейцарских франка за работу носильщиком"

А вот, как было на самом деле:

Николай Владиславович Валентинов-Вольский "Встречи с Лениным", из главы "Ленин спортсмен. История с ручной повозкой":

"Одним борщом и котлетами, т. е. заработком жены - мы просуществовать не могли. Я тоже бросился в поиски заработка и после некоторых проб стал кое-что зарабатывать перевозкой багажа. Перевозил его на charrette a bras, ручной повозке, а нанимал ее у консьерж на улице Сагоиде, платя за пользование 20 сантимов в час. Главными моими клиентами, кроме иностранцев-туристов (их нужно было ловить при выходе из вокзала) были русские эмигрантки и студентки. Владимиров в брошюре "Ленин в Женеве и Париже", напечатанной в 1924 г. писал, что в Женеве среди большевиков в 1904 г. было "не мало" таких, которые, чтобы не погибнуть с голода, занимались перевозкой вещей. Владимиров превратил меня во множественное число. Никаких конкурентов по "извозу" у меня не было, кое-кто из большевиков даже считал, что заниматься таким делом, заменять собою лошадь, -"оскорбительно для человеческого достоинства".
Однажды во время какого-то собрания, на котором шел бой между социал-демократами и социалистами-революционерами, ко мне подошел (назовем его Петров: фамилию его прекрасно помню, но по некоторым причинам не хочу называть). Он приехал в Женеву самым легальным путем, посещал университет, слыл за попутчика меньшевиков, жил не по-эмигрантски, будучи, как говорили, очень состоятельным человеком.
- Мне сказали, что вы занимаетесь перевозкой багажа. Не могли ли вы доставить вещи из пансиона, в котором сейчас живу, в другой пансион, на дачу, за Женевой. Могу предложить за это десять франков.
У меня дыхание сперло от такой блестящей перспективы. До сих пор, за уплатой аренды повозки, более двух франков и, разумеется, не каждый день, зарабатывать не приходилось. Десять франков на весах эмигрантского бюджета представлялись чем-то огромным!
- Вы приедете в мой пансион послезавтра в 12 часов дня. Мы с женою уже уедем на дачу на велосипедах, но все вещи будут собраны и вам останется лишь их погрузить.
- А далеко ли везти?
Петров выдернул из своей записной книжки листок и пометил адрес своего пансиона -avenue Petit, (боюсь ошибиться) и место назначения. Везти нужно было через весь город и двигаться дальше к франко-шейцарской границе, ориентируясь на Fernау. Это название меня хлестнуло: "Вольтер-патриарх Fernау!". Как раз несколько дней до этого, увидя у А. С. Мартынова книгу о Вольтере, я попросил ее мне дать и с большим интересом прочитал. Вольтер, разрушавший основы феодально-средневекового мировоззрения, поучавший, как малых детей, коронованные головы того времени, был весьма предусмотрительным и осторожным человеком.
Не доверяя коварному и злобному Людовику XV, он приобрел замок в Fernау на швейцарской границе с таким расчетом, чтобы в случае угрожающих ему неприятностей, в несколько минут очутиться в свободной Швейцарии. Как не позавидовать такому удобству! У нас с Катей Рерих таких удобств не было. Когда Вольтеру что-либо казалось подозрительным, он набрасывая на себя плащ, брал подмышку ящичек с золотом и драгоценными камнями и вооружившись палкой с золотым набалдашником, просто перешагивал через границу. Раз дача Петрова, куда мне нужно доставить багаж, находится не так уж далеко от Fernау, воспользуюсь удобной оказией и побываю в жилище Вольтера. После прочитанной книги оно меня очень заинтересовало. Но вот вопрос: много ли вещей везти? Петров ответил: "Немного, на обычного размера ручной повозке они легко помещаются. Два ящика с книгами, три чемоданчика, кое-какие пакеты. Я оставлю достаточно веревок, перевязав вещи, вам будет легко их везти ".
Радужное настроение духа (перспектива заработка 10 франков), с которым через день я подкатил повозку к пансиону Петрова, сразу исчезло при виде груды вещей, назначенной к перевозу. "Ящички" с книгами оказались тяжелыми ящиками. Снести их со второго этажа и водрузить на повозку помог служитель пансиона. Чемоданов из толстой кожи, туго набитых бельем и разными вещами, очень тяжелых, оказалось не три, а помнится четыре или пять. А сверх того - тяжелые пакеты с одеялами, пледами, пальто. С ними долго пришлось повозиться. Когда все было нагружено на повозку, она превратилась в настоящий воз. Стало окончательно ясно, что обещанные франки не достанутся легко. Передвижение такого воза само по себе требовало силы, а тут были нужны дополнительные усилия, чтобы держать оглобки перегруженной повозки параллельно земле, иначе она опрокинется назад.
Я был уже достаточно опытен в перевозках, чтобы знать, что без отдыха, передышки в пути, при таком грузе не обойтись. А я не мог его иметь, если бы положил оглобли просто на землю. В части платформы повозки, обращенной к оглоблям, почему-то не было доски, груз мог бы отсюда скатиться вниз. Два раза я обращал на это внимание владелицы повозки, на что она мне неизменно отвечала: "Не нравится повозка, - не берите". Отдыхать я мог бы, лишь опуская заднюю часть повозки на землю, но в такой позиции ее оглобли взметнутся почти вертикально и опустить их будет не легко. Меня это не смутило бы, будь то до голодовки в тюрьме, но теперь я чувствовал, что во мне что-то не ладится, что силы стало гораздо меньше и я далеко не был уверен, что мне при таком тяжелом грузе удастся справиться с повозкой. "Vous creverez!" - убежденно сказал мне служитель пансиона. Однако, к данному положению, более чем к какому-либо другому, подходила пословица:
"Взялся за гуж - не говори, что не дюж". И я покатил.
Путь был долог. Там, где улицы были гладки, повозка шла тоже сравнительно гладко, на плохо замощенных приходилось напрягаться. Была весна. Солнце пекло немилосердно. На мне тяжелое черное пальто и в нем, под лучами солнца, я обливался потом, как взмыленная скачкой лошадь. А почему бы не снять пальто? В спешке бегства из Киева под руками не нашлось ничего подходящего, чем бы заменить форменную студенческую тужурку и совершенно износившиеся в тюрьме штатское одеяние. Мой друг Леонид, отбывавший повторный призыв на военную службу в качестве прапорщика, уступил мне свой военный мундир и его, когда после выхода из тюрьмы я провел день у проф. Тихвинского, лишь слегка приспособили под штатский облик. В этом одеянии, имевшем довольно странный вид, я приехал в Женеву и в полдень, на следующий день после своего водворения в отеле, появился к завтраку, к табельдоту. Красиков, великий насмешник, вытаращив глаза на мой мундир (он меня в нем не видел, приведя к Ленину, почти немедленно от него ушел) - решил меня "разыграть": отведя в сторону хозяйку отеля и так, чтобы я слышал, указывая на меня, стал шептать:
- Смотрите, это казак, это знаете ли страшные и дикие люди: они и свечки едят. Хозяйка бросила на меня испуганный взгляд:
- Зачем же, monsieur, есть свечи? Порции за завтраком достаточно большие. Пусть monsieur, берет столько, сколько хочет.
Пришлось к ней подойти и поклясться, что я не казак и свечей не ем. На странноватый мундир - обратил внимание и Ленин настоял, чтобы на партийные деньги мне было куплено другое одеяние. Костюм я покупал вместе с П. А. Красиковым, деньги за него, - выбиралась дешевка, - были уплачены ничтожные, а соответственно деньгам было и качество материи. Оно было низко до крайности, особенно штаны стали быстро разлезаться, когда я занялся перевозками. Сколько ни чинила их моя жена, сколько ни ставила заплат, штанная конструкция еле держалась. Чтобы скрывать зияющие прорехи, я, выходя на улицу, невзирая на погоду, надевал черное пальто, полученное из эмигрантского фонда. Не снимал его и приходя к Ленину, и по этому поводу от Крупской, которая в эту пору уже стала на меня сильно коситься и злиться, выслушал следующее язвительное замечание:
- Удивительно глупо, что вы не снимаете пальто. Чего вы стесняетесь? Неужели вы думаете, что весь свет или кто-то на вас смотрит? Чем вы можете к себе привлекать? Не понимаю.
Свет на мои разорванные штаны, конечно, не смотрел. Будь это сейчас, я без малейшего стеснения в этих самых брюках мог бы прогуливаться на самых шикарных улицах Парижа, тем более, что в этом отношении Париж - город совершенно особый. Всякие экстравагантности там все видят, но никто и вида не покажет, что их заметил. Но что поделаешь, в Женеве я, действительно "стеснялся" и предпочитал мучиться под солнцем в веригах тяжелого пальто, но дыр штанов "всему свету" не показывать. В этих веригах я и тащил мою повозку. Перетащив ее через мост, я двинулся по дороге, недалеко от которой жил Ленин. Вскоре я почувствовал, что дальше везти не могу. Руки и спина от усилий онемели. Я был так мокр, точно только что вылез из озера. Кое-как подкатив к тротуару в тень под дерево, против какого-то простенького кафе, я опустил повозку наземь. Как и нужно было ожидать, ее оглобли встали на-дыбы. Ну, и чорт с ними! Всё равно, нужно отдохнуть. В эту минуту в нескольких шагах от меня я увидел Ленина. На нем был люстриновый легкий пиджачок и он держал шляпу в руке. На его лице промелькнуло удивление, когда он увидел меня около воза-повозки.
- А где жена?
Я ответил с раздражением:
- При чем тут жена?
- Как причем? Вы ведь куда-то переезжаете? Мне стало смешно.
- Неужели вы думаете, что всё это добро мне принадлежит?
Я уже сказал, что Ленин крайне редко интересовался тем, что находилось вне партийного, политическо-идеологического сектора жизни его товарищей. Он, например, знал, что я покинул отель на Plaine de Plain-palais, но он ни разу не спросил меня, на какие средства я стал после этого жить. Совершенно естественно, что мне в голову не приходила мысль сообщать ему, что я занимаюсь "извозом". К партии и большевизму это никакого отношения не имело. На этот раз, изменяя себе, Ленин заинтересовался моим случаем.
- Пойдемте в кафе, вам нужно подкрепиться, - сказал он.
В кафе, отвечая на вопросы Ленина, пришлось рассказать детали моего "ремесла" и почему такой тяжелой оказалась перевозка вещей Петрова.
- Как далеко до места назначения? Я развернул листок Петрова, расстояния на нем не были помечены. Ленин обратился тогда к хозяину кафе. Тот ответил, что до места назначения (повторяю, забыл его название) по крайней мере восемь километров, что оказалось ошибочным, расстояние было гораздо меньше.
- Ну, - сказал Ленин, - не знаю, как вы с вашей задачей справитесь? Вы сделали с повозкой, вероятно, два километра и совсем выдохнулись. Что же останется от вас после шести последующих? Видно придется мне писать некролог и указать, что товарищ Самсонов стал жертвой эксплуатации меньшевика Петрова. Какую сумму он вам обещал уплатить?
- Десять франков.
- Возмутительно! Фиакр за такое расстояние взял бы с него не меньше 20 франков.
Я не знал, сколько бы взял фиакр, но указал Ленину, что его расчет неверен: если бы я брал за перевозку по тарифу извозчиков, все обращались бы к ним, а не ко мне. Ленин с этим согласился, но самым строгим и серьезным тоном прибавил:
- Всё равно меньше 15 франков брать не должны. У Петрова есть деньги, пусть платит. Решено и подписано: меньше 15 франков не брать. Завтра обязательно приходите ко мне и расскажите, чем всё это кончилось.
Ленин в это время с великим терзанием оканчивал свою книгу "Шаг вперед два шага назад", посвященную анализу партийных разногласий, о чем будет речь в следующей главе. Тема эта до того его съедала, что он стал избегать о ней говорить. "Ради Бога, только не об Аксельроде и Мартове, меня тошнит от них". В кафе, избегая жгущей его темы, мы от разговора о повозке перешли к последним известиям с театра русско-японской войны. Выпив два стакана черного кофе и подкрепившись сандвичем (платил Ленин, у меня, как всегда в Женеве, не было денег), я почувствовал себя годным тащить дальше повозку.
Ленин вышел со мною: "хочу немножечко вам под-могнуть". Повозка стояла задрав кверху свои оглобли. Нужно было ухватиться за самый их кончик и, действуя оглоблями, как рычагом, нагнуть таким образом воз. От передка повозки, упирающегося в землю, до верха вздыбленных оглоблей было, полагаю, более 200 сантиметров. Достать этот верх поднятой рукой нельзя. Ухватиться за него можно было лишь подпрыгнув. Ленин прицелился на одну оглоблю, я на другую. Прыгнули и неудачно, повозка качнулась, но не опустилась. Толстый хозяин кафе стоял у дверей и смеялся. Еще один прыжок и повозка выпрямилась. Ленин с каким-то торжеством произнес. "Ну, вот видите, готово!".
Я начал, как говорится, рассыпаться в благодарностях, но Ленин, оборвав меня -"пустяки", скомандовал: "двигайтесь, тащите, я вам еще подмогну". Вот это было уже совершенно излишне. Это меня стесняло морально, да, что быстро обнаружилось, и физически. Одному человеку держа обе оглобли, толкать повозку гораздо более сподручно, чем двум. Чтобы не толкать друг друга, им нельзя быть между оглоблями, они должны идти сбоку оглоблей, очень неудобно их держать и не быть в состоянии наклоном тела помогать толканию повозки. Ленин, бросив на меня неумолимый взгляд, всё-таки решил мне помогать.
Сколько времени и какое расстояние мы прокатили - не знаю. Оно показалось нестерпимо, томительно долгим. У меня было неприятнейшее чувство, что, сверх всякого допустимого предела, эксплуатирую желание Ленина мне помочь. В конце концов, я не выдержал:
- Держите повозку, Владимир Ильич, даю честное слово, везти вдвоем больше не буду. Прошу вас, бросьте и идите домой. Или, если хотите отбить у меня десять франков, - везите одни.
- Но вы до места назначения ее не довезете.
- Довезу.
- Но что вы будете делать, если в пути придется даже не раз останавливаться? Вы одни выпрямить ее не будете в состоянии.
- Ничего, найду на подмогу еще двух-трех Лениных.
Ленин рассмеялся, отдал оглоблю в мое полное распоряжение и, пожав мне руку, уходя, еще раз напомнил:
- Помните, не менее 15 франков!
Тронутый таким дружеским отношением ко мне Ленина, смог ли я тогда думать, что через два месяца - этот же человек будет с остервенением выискивать выражения, чтобы меня выругать и оскорбить? И другое еще более важное: смог ли я тогда предполагать, что человек, тащивший со мною повозку, нагруженную рухлядью Петрова, будет основателем на месте империи царей - особого типа государства, перевернувшего всё соотношение мировых сил?
Конец происшествия после ухода Ленина, в сущности, уже неинтересен. Доскажу его только "для литературного порядка". К месту назначения я пришел, вернее дополз, когда начало смеркаться. По дороге два раза останавливался для отдыха. Первый раз мне удалось, чтобы оглобли не взметнулись, подсунуть их под ветки дерева, второй раз помог какой-то рабочий. Когда я появился, Петров и его супруга, занимаясь вечерним чаепитием, сидели на террасе дачи. Увидев меня, он сбежал с нею с недовольным возгласом: "Наконец-то"! Этот возглас меня до такой степени озлобил, что я стал ругаться.
- Вы во всем меня обманули. Скрыли и расстояние и тяжесть багажа. Если бы не помощь Ленина, которого случайно встретил в пути, я не смог бы сюда дотащиться.
Для усиления впечатления я с большим преувеличением стал расписывать, что Ленин почти два часа тащил со мною повозку. Петров изменился в лице.
- Ленин вам помогал? Он знает кому вы везли багаж?
- Конечно, знает. Почему мне нужно было это скрывать? Ленин назвал вас эксплуататором и возмущался, что вы обманули меня и дали везти груз, посильный лишь лошади.
Петров, явно терроризированный этими словами, превратился в медовый пряник. Не позволив мне разгружать багаж, призвав какого-то молодца на помощь, он сам стал вносить вещи в дом. Он пошептал что-то своей супруге и та - она видела меня в первый раз -принимая меня как долгожданного, почетного гостя, пригласила к столу на террасу, предлагая всякую еду, чай, конфекты. Усиленно занимая меня разговором о жаркой погоде, она мельком, дипломатично, ввернула, что ее муж и она симпатизируют и меньшевикам, и большевикам. Участие Ленина в перевозке их вещей видно потрясло и ее.
Было темно, когда я двинулся обратно в Женеву. Без всякого запроса с моей стороны, принося всякие благодарности и извинения, Петров сунул мне в руку 15 франков. Как раз сумму, назначенную Лениным. В столь позднее время нечего было и думать о посещении Регпау. Оказией побывать в замке Вольтера не пришлось воспользоваться!

Продолжение, в котором будет рассмотрена каждая сумма упомянутая в лживой статье блога Толкователя следует